62

На обратном пути в ашрам, проводив Ричарда в аэропорт, я решила, что чересчур много болтаю. По правде говоря, я всю жизнь была болтушкой, но за время своего пребывания в ашраме разболталась окончательно. Мне осталось жить здесь еще два месяца, и я не хочу профукать свой уникальный шанс духовно развиваться, променяв его на беспрерывное светское общение и болтовню. Я с удивлением выяснила, что даже здесь, на противоположном конце света, в возвышенной обстановке ашрама, я все равно умудрилась создать вокруг себя атмосферу коктейльной вечеринки. И я постоянно болтаю не только с Ричардом – хотя основной треп, конечно, с ним. Всегда находится кто нибудь покалякать. Я даже поймала себя на том, что назначаю встречи знакомым (заметьте, все это происходит в ашраме!), а иногда и говорю что то типа: «Прости, я не смогу сегодня с тобой пообедать, так как обещала Сакши посидеть с ней. Может, перенесем на следующий вторник?»
Та же история преследует меня всю жизнь. В этом вся я. Но в последнее время мне пришло в голову, что моя общительность может тормозить духовное развитие. Недаром молчание и уединение считаются общепринятыми духовными практиками. Умение сдерживать речь – один из способов препятствовать растрачиванию энергии, которая в данном случае льется из ротового отверстия, изматывая говорящего и наполняя мир нагромождением слов, а не безмятежностью, покоем и блаженством. Свамиджи, учитель нашей гуру, был большим поборником тишины в ашраме и горячо рекомендовал ее в качестве духовной практики. Он называл молчание единственной истинной религией. Поэтому просто нелепо, что я так много болтаю именно здесь, в одном из немногих мест в мире, где должна – и может – царить тишина.
И вот я решила покончить со своим статусом светской дивы ашрама. Никакого больше трепа, сплетен, шуточек. Пора покончить со стремлением вечно быть в центре внимания и тянуть разговор на себя. Выписывать словесные па за плату и комплименты. Пора меняться. Отныне, со дня отъезда Ричарда, я стану совершенной тихоней. Это будет сложно, но не невозможно, так как молчаливость в ашраме весьма уважаемое качество. Все живущие здесь будут готовы меня поддержать, истолковав мое решение как дисциплинированный поступок во имя духовного совершенствования. В нашем книжном магазине даже продают маленькие значки, которые можно цеплять на себя: «Я соблюдаю обет молчания».
Надо купить таких штуки четыре.
По пути в ашрам позволяю себе предаться фантазиям о том, какой теперь стану молчуньей. Я буду говорить так мало, что прославлюсь на весь ашрам. Обо мне будут говорить: «Та молчаливая девушка». Я буду послушно придерживаться расписания, в одиночестве принимать пищу, ежедневно часами медитировать и оттирать полы в храме, не издавая ни звука. Единственным способом общаться с окружающими станет благостная улыбка, свидетельствующая о безмятежности и добродетельности моего самодостаточного внутреннего мира. Люди начнут обо мне говорить. Им станет любопытно: что это за молчаливая девушка в глубине храма, которая вечно трет полы, опустившись на колени? Она никогда не разговаривает. Такая таинственная и непонятная. Даже трудно представить, какой у нее голос. Когда она идет по тропинке в саду, даже ее шаги не слышны. Она двигается бесшумно, как ветер. Наверное, эта девушка пребывает в состоянии постоянного медитативного единства с Богом. Никогда еще не приходилось видеть более спокойного человека…

63

Наутро я стояла на коленях в храме и драила мраморный пол, излучая (как мне казалось) священную ауру безмолвия. И тут в храм зашел индийский мальчик, сообщивший, что меня немедленно ждут в офисе сева. Сева на санскрите – духовная практика бескорыстного служения (как, например, мытье храмовых полов). Администраторы офиса сева распределяют всю работу в ашраме. Я отправилась туда; мне было очень любопытно, зачем меня вызвали. Милая девушка спросила: – Вы – Элизабет Гилберт?
Я улыбнулась с самой благостной теплотой, на которую была способна, и кивнула. Безмолвно.
А она сообщила, что меня назначили на другую работу. По особой просьбе администрации я больше не буду мыть полы вместе с остальными. Мне нашли другое задание.
И как же называлась моя новая должность? А ну ка, оцените: дежурная по приему гостей.

64

Это явно был очередной прикол Свамиджи.
Значит, захотела стать «молчаливой девушкой из храма»? Вот тебе…
В ашраме такое случается сплошь и рядом. Стоит только принять важнейшее грандиознейшее решение по поводу того, что ты должна делать и кем стать, как возникают обстоятельства, благодаря которым сразу понимаешь, насколько плохо разбираешься в себе. Уж не знаю, сколько раз Свамиджи произносил эти слова при жизни и сколько раз наша гуру повторяла их после его смерти, но, видимо, этого было недостаточно, чтобы полностью усвоить их смысл:
«Бог живет в тебе. Бог и есть ты».
Бог и есть ты.
Если свести всю философию нашей йогической традиции к одной священной истине, эта строка станет ее точным отражением. Бог живет в тебе, Бог – это ты, такая, какая есть. Ему неинтересно смотреть, как ты пытаешься изображать из себя кого то другого, кто, по твоему мнению, соответствует идиотским представлениям о том, как должна выглядеть и вести себя высокодуховная личность. Всем нам почему то кажется, что, чтобы стать просветленными, необходимо внести массивные, драматические изменения в свою личность, отречься от собственной индивидуальности. Это классический пример того, что на Востоке называют ложным мнением. Свамиджи говорил, что недовольные собой каждый день находят что то новое, что им хотелось бы изменить, однако обычно это приводит не к умиротворению, а к депрессии. Всю жизнь он учил, что аскетизм и самоотречение – ложные цели, к которым не следует стремиться. Чтобы познать Бога, нужно отречься лишь от одного – ощущения собственной разделенности с Богом. Или оставаться тем, кто ты есть, не выходя за рамки своей природы.
И какова же моя природа? Мне нравится учиться в ашраме, но что касается моей мечты о том, чтобы бесшумно парить в его стенах с нежной неземной улыбкой, двигаясь к просветлению, – она откуда взялась? Не иначе как с телевизионного экрана. Но реальность такова, какой бы грустной она ни была: мне никогда не стать этим неземным созданием. Меня всегда очаровывали воздушные девушки виденья. Мне всегда хотелось быть молчуньей. Наверное, потому, что я не такая. Именно поэтому мне кажется, что темные густые волосы – это красиво: потому что у меня их нет и не будет. Но настает время, когда приходится смириться с тем, что имеешь: если бы Богу захотелось создать меня застенчивой барышней с густыми темными волосами, Он бы так и сделал – но не сделал же. В таком случае благоразумно принять себя такой, какая я есть, целиком и полностью.
Как писал древний пифагорийский философ Секстус, «мудрец всегда похож на самого себя».
Все это вовсе не значит, что я не способна служить Господу. Что Его любовь не может снизойти на меня и усмирить меня. Что от меня человечеству нет никакого проку. Это не значит, что я не могу развиваться как человек, культивировать в себе добродетель и проводить ежедневную работу, стараясь уменьшить число моих пороков. Пусть мне никогда не стать той, что стоит, скромно прислонившись к стене, это вовсе не означает, что я не способна серьезно подумать о своей привычке к болтливости и кое что изменить к лучшему – работая изнутри. Ну да, поболтать я люблю, и, может, мне не следует так много ругаться, или смеяться по поводу и без повода, или постоянно говорить о себе? А вот и вовсе радикальное изменение – научиться не встревать, когда говорят другие. Привычку прерывать собеседника можно истолковать как угодно, но все же ей есть единственное объяснение: я прерываю вас, потому что считаю, что мои слова важнее того, что говорите вы. А из этого проистекает единственный вывод: я считаю себя важнее остальных. Вот с чем нужно бороться.
Изменения пошли бы мне на пользу. Но даже если разумно ограничить мою болтливость, мне все равно в жизни не прослыть тихоней. Какой бы заманчивой ни казалась перспектива и как бы я ни билась. Ведь, если не лукавить, с кем мы имеем дело? Когда девушка из центра сева распределила меня на новую работу – дежурной по приему гостей – она сказала:
– Для этой должности у нас есть особое прозвище. Мы называем ее «девочка припевочка», – потому что человек, который занимается этой работой, должен быть всегда общительным, жизнерадостным и непрерывно улыбаться.
Ну что на это ответить?
Я лишь протянула руку для рукопожатия, молча попрощалась со всеми своими наивными старыми заблуждениями и проговорила:
– Мисс, вы нашли как раз такого человека.

65

A гости, дежурной по приему которых меня назначили, будут съезжаться на ритриты, проходящие в ашраме этой весной. На каждый из ритритов – они длятся от недели до десяти дней – съезжаются около ста учеников со всего света, чтобы усовершенствовать практику медитации. Моя роль заключается в том, чтобы помогать гостям во время их проживания в ашраме. Большую часть ритрита участники проводят в молчании. Некоторым из них предстоит впервые применить эту технику, а подобный опыт может быть весьма напряженным. И если что то пойдет не так, я буду единственным человеком во всем ашраме, с кем им позволено разговаривать.
Выходит, мне официально поручили быть отдушиной для всех, кому вздумается поболтать!
Я должна буду выслушивать проблемы участников ритрита и пытаться их решить. Кому то, возможно, понадобится найти другого соседа по комнате, потому что нынешний храпит. Или обратиться к врачу из за проблем с пищеварением – что типично для Индии, – и мне надо будет постараться это устроить. Я должна знать всех по имени, знать, откуда они родом. Мне предстоит ходить повсюду с папочкой, делать заметки и следить, как у кого дела. Привет, я Джули Маккой, ваш проводник в мире йоги!
И что бы вы думали – мне даже выдадут пейджер!
Начинается ритрит, и мне сразу становится ясно, что я просто создана для этой работы. Вот я сижу за столом со значком «Привет, меня зовут…», а люди приезжают из самых разных стран. Есть опытные ученики, а есть и те, кто в Индии впервые. В десять утра температура уже зашкалила за сорок градусов – а большинство гостей всю ночь летели в экономклассе. Некоторые вваливаются в ашрам с таким видом, будто только что очнулись в багажнике машины и понятия не имеют, что они тут делают. На этот ритрит их привело стремление к просветлению, но они об этом давно уже забыли – еще тогда, когда их багаж потерялся в Куала Лумпуре. Им хочется пить, но они не знают, можно ли пить воду. Хочется есть, но они не знают, когда обед и где столовая. Они одеты совсем неправильно – в синтетических майках, походных ботинках на тропической жаре. И даже не знают, есть ли здесь хоть кто то, кто говорит по русски. А я немного знаю русский.
Я могу им помочь. Я просто создана для этого. Мои особые датчики, которыми я обзавелась за жизнь и при помощи которых научилась улавливать человеческие чувства; моя интуиция, сформировавшаяся в детстве, когда я была сверхчувствительным ребенком; мое умение слушать, выработанное за время работы участливым барменом и любопытным репортером; искусство заботиться о людях, постигнутое за годы супружеских и любовных отношений, – все эти навыки накапливались годами, чтобы я наконец смогла помочь этим добрым людям в том непростом деле, на какое они решились. Люди приезжают из Мексики, с Филиппин, из Африки, Дании, Детройта. Это похоже на кадры из фильма «Близкие контакты третьего вида», когда Ричарда Дрейфуса и прочих искателей притянуло в самый центр Вайоминга по причинам, им совершенно непонятным, – а притягивало их на самом деле прибытие космического корабля. Храбрость этих людей поражает меня. Они на несколько недель оставили свои семьи, свои жизни, чтобы принести обет молчания вместе с сотней незнакомцев в Индии. Немногие на такое способны.
Я сразу полюбила всех наших гостей – автоматически и безусловно. Я полюбила даже тех, кто впоследствии стал настоящей занозой. Их неврозы мне знакомы; я понимаю, что они просто ужасно напуганы тем, с чем им предстоит столкнуться в ходе семидневного соблюдения обета молчания и медитации. Я полюбила даже того индийца, который в бешенстве пришел ко мне и доложил: в его комнате стоит десятисантиметровая статуэтка индийского бога Ганеши без ноги! Индиец в ярости, ему кажется, что это ужасное предзнаменование, и он хочет, чтобы статуэтку немедленно убрали, и желательно, чтобы это сделал брамин и после провел «традиционно приличествующую» церемонию очищения. Я успокаиваю гостя, выслушиваю его гневные тирады и посылаю свою подружку Талей в его комнату – избавиться от статуэтки, пока сам парень на обеде. На следующий день передаю ему записку, в которой высказываю надежду, что теперь, когда сломанную статуэтку убрали, он чувствует себя лучше, и напоминаю, что, если возникнет любая проблема, я всегда к его услугам. В благодарность он одаривает меня сияющей довольной улыбкой. Все дело в том, что индиец боится. Француженка, с которой чуть не случился приступ паники – так она распереживалась из за своей аллергии на пшеницу, – тоже боится, только и всего. Аргентинец, требующий особой аудиенции всего преподавательского состава центра хатха йоги, чтобы его проинструктировали, как правильно сидеть во время медитации, чтобы не болела лодыжка, – он тоже боится. Все они боятся. Им предстоит принести обет молчания, погрузиться в собственный ум и душу. Даже для опытного медитирующего нет территории более неизведанной. Там может произойти все что угодно. Ритрит проводит замечательная женщина, пожилая монахиня лет пятидесяти пяти, каждый жест и слово которой – само воплощение участия. Но они все равно боятся, потому что даже эта добрая монахиня не сможет сопровождать их туда, куда им предстоит отправиться. Этого не может никто.
В начале ритрита мне пришло письмо от друга из Америки. Он снимает фильмы о дикой природе для «Нэшнл джеографик». В письме говорилось, что он только что побывал в нью йоркском отеле «Уолдорф Астория» на званом приеме в честь Клуба путешественников. Было просто потрясающе находиться среди этих невероятно храбрых людей, не раз рисковавших жизнью, будучи первопроходцами самых далеких и опасных горных хребтов, каньонов, рек, океанских глубин, ледяных полей и вулканов планеты. За годы сражений с акулами, обморожениями и прочими напастями многие недосчитались носов, пальцев на руках и ногах.
«Ты никогда не видела столько мужественных людей, собравшихся в одном месте одновременно», – писал мой друг. А я подумала: «Это ты ничего не видел, Майк».