– Наконец уснула, – облегченно вздохнула Душа. –Хорошо, что сегодня без слез. Ладно, пора собираться в дорогу. Может в этот раз повезет.
Вот уже в течение нескольких лет почти каждую ночьона отправлялась на поиски Любви, пока ее хозяйка спала. Бывали ночи, когда Душа не состоянии была куда-либо лететь – хозяйкины слезы изматывали ее. Не потому, что они были плохими, просто им обеим хотелось Любви.
Где она только не искала дорогу к Любви, у коготолько не спрашивала, но никто толком не мог ответить – либо не знали, либо не хотели отвечать.
Как-то Душа спросила у Мудрости: «Ты, Мудрость,всё знаешь. Скажи, как мне найти Любовь?» На что получила ответ: «А что такое Любовь? В чем ее проявление? Если это Любовь к ближнему, то это одно, а если Любовь к самому себе, то это уже другое проявление. Ну, а если…» Пока Мудрость философствовала, Душа потихоньку и не заметно полетела дальше, так и не получив конкретного ответа.
Примерно также обстояло дело и с другими. У Радости,как оказалось, очень часто не хватало времени на Любовь. Обида, фыркнув, сказала, что больше не хочет знать ее – она на Любовь «в обиде». А Страх, вообще, убежал прочь. И так далее. Каждое чувство отвечало согласно своему проявлению.
И вот однажды, уставши от очередных поисков, Душаприсела на камень у какой-то дороги и расплакалась.
– Привет, красавица! – вдруг услышала она добрый,приятный, «мужской» голос.
Она подняла голову и увидела довольно симпатичнуюДушу, но только мужскую.
– Привет! – сквозь слезы ответила «женская» Душа.
– Чего плачешь? Кто-то обидел? – улыбаясь,спросила «мужская».
– Да нет, никто не обидел. Просто никак не могунайти дорогу к Любви. У кого только не спрашивала – всё без толку. Никто ничего не знает.
– Значит нам с тобой по пути! Я тоже уже давно еёищу. Может, вместе поищем? Вдвоем как-то веселее, – неожиданно предложила «мужская» Душа.
Так они вместе полетели искать Любовь. По дорогеДуши рассказывали о своих хозяевах. О том, какие они люди, каковы их характеры, что любят, а что нет. Как оказалось, Души и их хозяева были во многом очень похожи.
Пока они увлеченно беседовали, неожиданно передними появился домик. Это был очень красивый одноэтажный домик, раскрашенный в разные яркие краски. Перед ним находился цветник, на котором росли всевозможные цветы. Их запахи так перемешивались, что в воздухе стоял невероятно волшебный аромат. Позади и с одной стороны домика располагались сад с беседкой и небольшой огородик.
Вдруг один из кустов пошевелился и оттуда сталдоноситься какой-то шорох.
– Здравствуйте! – начала разговор «женская» Душа.– Вы не подскажите, как найти нам дорогу к Любви?
– А зачем она вам нужна? – последовал из-за кустоввопрос.
– Мы хотели бы попросить её найти каждому пару длянаших хозяев, – продолжила «мужская» Душа.
– А достойны ли они Любви?
– Мы думаем, что достойны! – в один голос ответилиДуши.
– Это почему вы так решили? – всё спрашивал чей-тоголос.
– Просто мы их Души и знаем, каковы они на самомделе.
– Тогда вы пришли по адресу, – и из-за кустов неожиданновышла сама Любовь. – А зачем вам искать им пару, да ещё и для каждого? Вы ведь сами нашли друг друга! Да ещё и оба светитесь от счастья.
– Как это? – удивленно переглянулись Души. Идействительно, от каждой исходил такой свет, что создавалось впечатление, как будто это был свет одного целого.
– Очень просто, – спокойно ответила Любовь. – Есливы пришли сюда вместе и нашли меня, значит, вы и есть та пара, которую ищете для своих хозяев. Меня ж не просто так найти. Для этого необходимы Терпение и Вера.
– Вот, ты, – продолжала Любовь, обращаясь к«женской» Душе, – знаешь, почему ты плакала там, на камне?
– Нет, – растерянно ответила Душа, при этом,спросив. – А как ты, Любовь, догадалась?
– Там, на камне ты уже почти потеряла Веру в том,что найдешь меня, поэтому и плакала. Но появилась другая Душа, – отвечала с улыбкой Любовь, указывая на «мужскую», – и слез как не бывало. А как я догадалась - это моя небольшая тайна. Но вам уже пора. Скоро ваши хозяева проснутся.
– И ещё… чуть не забыла… – неожиданновстрепенулась Любовь. – Вот держите.
Она вручила Душам небольшие сердца, внутри которыхгорело яркое пламя, и приколола их на грудь каждой.
– Пусть эти сердца послужат вам маячком, чтобы никтоиз вас не потерялся и смог найти друг друга. В них вложена моя частичка. Сохраните и передайте её своим хозяевам. А теперь идите. Вам пора.
– Спасибо тебе, Любовь. Мы постараемся сохранитьтвою частичку в сердцах, – поблагодарили Души и отправились обратно домой.
Ещё немного постояв вместе, они договорились, гдеи как они и их хозяева встретятся. С чувством выполненной миссии Души вернулись каждая в свое тело.
В назначенные срок и месте они встретились ипознакомили своих хозяев. А уже через несколько минут в мире появилась еще одна пара влюбленных, в сердцах которых горит то самое пламя, переданное когда-то самой Любовью.
Девочки - волшебницы! У меня к Вам просьба, выскажите пожалуйста Ваше личное, не предвзятое мнение, про сказки. Сказки не мои - молодого человека. Очень нужен взгляд со стороны. Благодарю!)))
Сказка о хорошем вкусе. - Они все некрасивые! - возмущенно топнула ножкой в голубой туфельке с серебряной пряжкой Флори, - что они понимают в моде?! Все черные или серые, носят кое-как, даже ходить не умеют на каблуках! -Успокойтесь, юная госпожа, вздохнул усталый домовой, снимая мерку с девочки, для очередного нового платья, - Вы сегодня совсем расстроены. Что-то случилось? - Да нет, - неожиданно засмущалась Флори, пряча милое личико за большим круглым леденцом в красно-белую полоску, - просто одна девочка... - Девочка значит,- серьезно кивнул домовой, ожидая продолжения. Флори была, конечно, весьма капризной, но очень доброй и доверчивой девочкой, мало ли что могло случиться. - Одна девочка толкнула меня, - выдохнула юная леди и густо покраснела. - Надеюсь, -обеспокоенно нахмурил брови портной, - Вы не ушиблись? - Нет,замотала головой его собеседница, - но она...но все... - Все - что? Флори, наконец, выглянула из-за леденца и склонившись к большому мохнатому уху домового что-то тихо прошептала. Портной, стараясь скрыть облегчение, глубоко вздохнул и неожиданно улыбнувшись, ласково погладил её по головке. - Не волнуйтесь. Все будет хорошо. И, немного подумав, озорно подмигнул: - А сделайте, леди, вот что. Через недельку, толкните эту самую девочку тоже. - Толкнуть?!- удивленно воскликнула Флори, чуть не выронив сладости. - Ну, или просто сделайте так, чтобы все увидели то же, что и сегодня, но только на ней. Хорошо? Флори задумчиво потеребила висящую на шее косметичку и взмахнув длинными ресницами, согласилась... ***** - Панталоны в горошек? - удивленно спросил седобородый альв в богатой парче и весь увешенный золотом у сидящего напротив домового, - Маэстро вы гений! это будет хитом сезона! Детская чистота и непосредственность, изящество и простота! Вы как всегда лучший из всех! Впрочем, это и так давно всем понятно! Но как вы дошли до этого?! Не поделитесь секретом? Старый домовой усмехнувшись, пригубил темный эль и тихо пробормотал: - Просто у меня есть отличная Муза....
Сказка о дожде, платье и музыке. Дождь испортил весь день. Тёмные тучи похожие на хмурых чёрных быков с деревенского пастбища побежали на синее и, столкнувшись, обрушили на землю целый водопад. Редкие разрывы, через которые постаралось пробиться солнце, ничуть не улучшало картину. Мелисса быстро шла по мостовой, старательно придерживая подол своего кружевного платья и одновременно стараясь прикрыться от холодных тугих струй дождя небольшим зонтиком. Увы, не слишком удачно. " А так ведь всё хорошо начиналось!- с тоской думала она, перепрыгивая через очередной поток под ногами,- Утреннее чаепитие с Вариссой, новое платье, ожерелье..." Предавшись воспоминаниям, она слишком поздно заметила, как скрипя колесами, мимо пронеслась большая карета, запряженная четверкой лошадей... Итог был печален. Мелисса, не веря глазам, какое-то мгновение рассматривала своё совсем новое, белое с синими и розовыми цветами платье. Теперь оно мало чем походило на то, что она выбирала ещё утром. Всё в потёках от грязной воды из лужи, оно было похоже на половую тряпку. Слёзы брызнули градом из прекрасных глаз Мелиссы. Она стояла плача над погибающим платьем и всей душой ненавидя проклятый дождь. - Нет, так не пойдет, - вдруг раздался чей - то мягкий, но очень недовольный голос. Совсем рядом. Мелисса обернулась и, увидела парящего в воздухе ангела. Это точно был ангел. Мелисса никогда их не видела, но он был именно такой, каким его описывали в сказках и историях. С маленькими крыльями, в белом, и главное, -сияющий нимб над кудрявой белокурой головой. Вот только она никогда не слышала и не читала, чтобы ангелы ещё и на домбре играли... - Ты фальшивишь...- очень серьёзно заявил ангел и посмотрел на Мелиссу. А та, глядя в его глубокие голубые, с золотой искрой, глаза, уже совершенно забыла про своё испорченное платье. И даже то, что ливень внезапно прекратился. - Фаль... фальшивлю? - Ну да - пожал плечами ангел, - разве ты не слышишь, как прекрасно звучит каждая струна дождя? Как они прекрасно настроены и несут в себе неповторимые звуки? А твои слёзы совершенно не вписываются в картину музыки! Совсем - совсем другие ноты! Фальшивые... - Они не фальшивые! - почему-то обиделась за свои слёзы Мелисса, от возмущения перестав даже плакать,- они горькие! Я... - Глупые они, - со вздохом прервал её ангел, - не дослушав мелодию,судишь всё произведение. И даже хуже! Ты пытаешься его сделать грустным и мрачным. -Дождь и есть грустный и мрачный, - насупилась Мелисса. - А ты его слышала? - улыбнулся ангел и легко коснулся струн своей домбры. Лёгкая музыка, совсем коротенький пассаж, вдруг разом ворвался в сердце Мелиссы, она на миг словно замерла, покоренная глубинной и простотой звука. - Вот... - снова улыбнулся ангел и взмахнув рукой, тихо прошептал , - тогда слушай! Ливень хлынул снова. Но это был уже совсем другой дождь. Мелисса с восторгом внимала переливам мелодии, звучащей в каждой капле, в каждой новой волне дождя подхваченная порывами ветра, словно то был не ветер а лёгкая рука ангела - музыканта. Мелисса на помнила, сколько она простояла вот так, слушая музыку дождя,пока тот не стих, уйдя вместе с тучами прочь. Ангел то же исчез, оставив её со светлой улыбкой, на мокром но счастливом лице. **** - Простите великодушно! - остановил, Мелиссу весело перепрыгивающую через лужи, молодой аристократ чей голос был полон искреннего раскаяния, - я крайне спешил, поэтому совершил непростительную ошибку не дав кучеру приказ, внимательно смотреть по сторонам. Да ещё и не остановился сразу... Я всё исправлю! - Всё? - улыбнулась Мелисса,заглядывая в его голубые глаза,- Всё не надо! Просто купите новое платье... И счастливо рассмеялась. Садик, Банк, Огнетушитель
Сообщение отредактировал _Kasandra_ - Пятница, 29.05.2015, 12:13
Не глядя ни кого, поднялось весеннее Солнце. Улыбнувшись, протянуло жаркие уже лучи к самым замороженным уголкам Города. Оттаявшие люди потянулись на работу. Во дворах показались коляски, выгуливающие бабушек. В одном из них открылась птичья столовая, и воробьи ожесточенно спорили: «кто первый». Этот двор показался Солнцу не совсем обычным, и Оно решило прогуляться вдоль окон. Вот оно! Именно отсюда на двор изливался Покой. В комнате за стеклом никого не было, но там было так хорошо, что светило не удержалось и заглянуло внутрь. На первый взгляд все, как обычно, - телевизор, стол, кресла, диван. На столе – скатерть и незатейливая вазочка. На диване и одном из кресел – пледы. И, все же, что-то притягивало в этой комнате. Форточка была приоткрыта, и Солнце протиснулось дальше. Кресла… Вот что интересно. От всей мебели в комнате медовой каплей сочился запах, такой чудесный, что Солнцу захотелось присесть и подышать, что Оно и сделало. Кресло обняло светило и зашептало «спи, моя радость, усни…». Солнечные глаза сами собой закрылись… Как хорошо! В Городе посмурнело. Улицы закутались в тонкие шарфы не стаявшего еще снега. Заторопились люди. Бабушки, вспомнив о любимом сериале, заспешили домой. Во дворе на мгновение стало тихо. От этой не вовремя звенящей тишины Солнце пришло в себя. Отряхнув остатки таинственной дремоты, Оно огляделось и, наконец, увидело это поистине волшебное кресло, заставившее его, Само Солнце, так непозволительно уснуть. Это было красивое воздушное плетеное кресло. Это оно наполняло комнату, а за ней и весь двор теплым и мягким Покоем. Солнце уважительно погладило кресло, поправило слегка сбившийся плед и с сожалением вернулось во двор. Снова зашумели воробьи и повеселели улицы. Люди, замедлив шаг, улыбались весеннему небу, а в волшебное кресло, мерно покачиваясь, принялось сочинять новую сказку для любимой хозяйки…
Варвара проснулась на секунду раньше будильника. Тут же вспомнила – сегодня приезжает мать, и ей придется объяснять, почему в саду так много людей. Уже неделю она занимается сотками и документами, отрезая от огромного вишневого пирога большие и маленькие куски. Долги-с… Банк не станет ждать, и деньги нужны сейчас. Хотя нет, не сейчас – они были нужны еще позавчера, но мать со свойственным ей легкомыслием спряталась в Париже, прихватив с собой сестру. И вот теперь, поиздержавшись, они возвращаются. Как будто она, оставленная на хозяйстве, выращивает золотые монетки в волшебном горшочке! Если бы не эта, внезапно возникшая, мода на домики в садах, им точно пришлось бы жить на улице. Она подошла к окну. Во дворе старый Фирс о чем-то яростно спорил с землемером. Вот кто снова нашел себя. Бездомный старик вдруг помолодел лет на двадцать, взявшись распределять участки, устанавливать очередь, показывать и рассказывать… Неделю назад, когда все это началось, она увидела его на станции. Фирс не просил милостыни, не голосил «Помогите инвалиду и ветерану», нет - он просил работы. Сидя на лавочке, рядом с табличкой «Ищу работу», он строгал какую-то фигурку. Варя тогда подумала, что начало новой жизни надо отметить чем-то необычным и предложила ему поселиться в усадьбе. Просто так. Ну сколько он протянет? Да и много ли ему надо было? Но дед заартачился и потребовал назначить ему, как он выразился, послушание. Ей с большим трудом удалось уговорить старика принять на себя почетную роль смотрителя сада. Она даже разозлилась на себя, что - вот, мол, не было печали. В первые два дня Фирс копался в саду, ничего не просил, казалось, и не ел ничего. Варя его практически не видела – ничего не понимая в садоводстве, она ни во что не вмешивалась, ей просто надо было получить деньги за эту землю с деревьями. Но, когда в среду появился первый арендатор, стало ясно - сад изменился. Вот тут-то старик и показал себя, ответив на какой-то вопрос. Дядька-арендатор согласился на все, внес деньги и уже почти отстроился. Шесть тридцать. Она приготовила себе кофе. За эту неделю ей удалось полностью расплатиться с долгами, и теперь на счет поступали денежки на светлый день. Начитавшись умных книг, она выкинула из своего лексикона кучу лишних слов, в том числе и любимое выражение матери «на черный день». Надо заметить, что Варвара ни на секунду не забыла о тех, кто поддерживал ее в этом новом и страшном своей неизвестностью деле. Вот дядя Гаев. Поехал в аэропорт встречать несостоявшихся парижанок, а заодно рассказать им новости и принять на себя первый удар. Только он мог всегда убедить мать в чем угодно. Она слушалась бы его во всем, если бы он только захотел. Но Леониду Андреевичу было скучно воспитывать старшую сестру. Почему он решил помочь, Варя не знала, да это и не было таким уж важным. Она просто была ему благодарна. Кофе почти остыл. Она так и не выпила его. Скоро придет Лопахин, и они пойдут, как он говорит, на территорию. Сколько Варя себя помнила, столько помнила и «ЕрмолайЛексеича». Одно время ей грезилось, что он ее тайный отец, но, повзрослев, поняла, что они с матерью просто дружат – с детского сада. Сад… Интересно, как им с Фирсом удалось сохранить от раздела его самую красивую часть – ту, что вокруг дома? С точки зрения бизнеса, на самом деле все устроил Лопахин. Именно он подал идею, нашел потенциальных покупателей и уговорил Варвару не продавать участки сразу, а сдать их в аренду на определенный срок с последующим выкупом. Поначалу эту фразу Варя произносила с трудом, запинаясь и краснея, но постепенно освоилась и стала общаться с Ермолаем Алексеевичем почти на одном языке. Солидный бизнесмен, Лопахин никогда не занимался благотворительностью. Он, как Форд, считал, что надо дать голодному удочку и с выгодой для всех научить его ловить рыбу. Что он всегда и делал. Так что теперь Варя получала денежки за участки, а Лопахин получал свои проценты, причем с тех же арендаторов. Восемь тридцать. Она услышала, как Лопахин здоровается с Фирсом. Началась вторая неделя новой жизни…
Они всё-таки увидели, как она уходила. Мать сказала: «Ты всегда можешь вернуться». Материн муж, казалось, готов был уничтожить её. Но мать молчала, и он ничего не сказал. За захлопнувшейся дверью она услышала, как он выдохнул злое «не прощу». - Зря ты так, - прошептала мать, но этого уже никто не услышал, и уже не важно было к кому она обращается. Свобода. Наконец-то. Она доволокла сумки до угла, где приятели погрузили её пожитки в машину. - Ну, поехали, - подумала она навстречу новой жизни. Она закрыла глаза. Пусть думают, что спит. Она вспоминала и вычёркивала всю свою жизнь до этого момента. Больше ничего нет. И она теперь будет откликаться на другое имя. Теперь она – Оджи. Она вспоминала и отрезала ленточки, как учила когда-то мать. Оджи усмехнулась. Знали ли они, к чему приведут эти уроки? Оказывается она хорошая ученица. Она отрезала ленточки и вспоминала. На новое место для новой жизни она должна прибыть пустой. Нет привязанностей, нет боли. Она устала ощущать боль. Она устала не высыпаться. А последние дни она особенно мало спала, собрала вещи по ночам, чтобы никто ничего не заподозрил. Больше она не повторит прежних ошибок. Что-то покалывало её, какая-то мысль крутилась в области затылка, но накопившееся напряжение всё-таки оказалось сильнее, и она погрузилась в сон.
Начало.
Ей всегда не хватало Любви. Мать родила её, как теперь принято говорить, для себя. Хотя именно этих слов она от матери никогда не слышала, Оджи была убеждена, что это именно так. Обида на мать, казалось копилась с самого рождения. Хотя, если задуматься, именно мать дала ей это неудержимое стремление к независимости. И всё же. Мать сдала её в детский сад с ночной группой. Да, там было весело, и ночная воспитательница позволяла «ночникам» поплавать в лягушатнике перед сном, что, конечно же, другим ребятам было недоступно. Но приходила мать за ней, когда уже всех разбирали, а она оставалась попечении охранника. Конечно, когда она подросла, то поняла, что мать просто не успевала приехать с работы к закрытию сада. Но обида осталась. В школе обида только укрепилась. Оджи собиралась быть хорошей девочкой, она страстно мечтала заслужить любовь матери и одноклассников. Но ей и тут не повезло. Из-за проблем с кожей мать запрещала ей есть сладкое, и Оджи иногда была готова на всё - за горсть конфет и одобрительный взгляд девчонок из старших классов. Чем они, конечно, пользовались. Но мать была занята то работой, то поиском работы и не замечала дочери. Оджи очень боялась, что из-за мамы они умрут с голоду или им нечего будет носить. Мать не слушала её. Существовали лишь «да» и «нет». Чем старше становилась Оджи, тем труднее ей было казаться для матери хорошей, ведь она понимала, что зависима. С каждым днём пропасть между ними становилась всё шире. Конечно, участвовали в этом обе. Но разве кому-то это интересно в 7-8 лет? В школе Оджи откровенно скучала. Её легко давались многие предметы, и она не тратила на них много времени. На трудные предметы Оджи старалась не обращать внимания, активно пользуясь помощью одноклассников. Впрочем, это было взаимовыгодное сотрудничество. В младших классах Оджи активно занималась спортом и подавала определённые надежды своим учителям. Но всё со временем меняется. Оджи начала взрослеть, и ей не хотелось испытывать боль ни на тренировках, ни после них, ни на соревнованиях. Ей хотелось уже другого. Лёгкой, воздушной, интеллектуальной жизни. А ещё ей катастрофически не хватало денег. Мать на карманные расходы средств не выделяла, а если вдруг и давала что-то, то это была какая-то мелочь. Примерно лет в двенадцать Оджи пообещала себе, что будет много зарабатывать и не будет ни от кого зависеть. Впрочем, так же думала и мать, но она по-прежнему не видела в дочери взрослого человека. Оджи ничего не оставалось, как начать всеми доступными для неё средствами зарабатывать на свои нужды. Она помогала ученикам младших классов с уроками - за вознаграждение, которое получала от мам и бабушек. Она гуляла с чужими собаками. Иногда она не могла удержаться и выносила что-то съестное из магазина без оплаты. Пару раз её выручал муж матери. Да, её мать умудрилась выйти замуж. Отчим оказался странным и сложным для понимания. Тем не менее, Оджи решила для себя, что лучше хоть какой-то отец, чем вовсе никакого. У них получалось скрывать от матери мелкие неприятности, случавшиеся то с одним, то с другой. Иногда мать узнавала о чём-нибудь и устраивала затяжные допросы с пристрастием. Они каждый раз долго отпирались, а потом признавались. Причём, не обязательно в том, что было на самом деле. Мать оставалось довольной, что в её королевстве всё спокойно, а они оба выдыхали с облегчением – самое важное не вскрылось. У отчима били две дочери. Оджи даже пыталась с ними подружиться. Старшая была интереснее младшей. Они болтали о разных умных вещах, и Оджи чувствовала себя почти счастливой. Летом они все, кроме матери, ездили в деревню, в лес, на дачу. И там можно было, наконец, пожить так, как хочется, без постоянных упрёков, замечаний и режима дня. Иногда Оджи жалела, что не мать ездит с ними. Но желания убедить её у Оджи не возникало. Ей не хотелось быть причиной скандала. У неё было всё и ничего. Была видимость. Видимость любви. Видимость семьи. Видимость матери. Матери, которая, похоже, наслаждалась своей исключительностью и никогда не забывала напомнить близким насколько они ей обязаны. Это сначала понималось, потом раздражало, потом стало вызывать смех. Никто и не спорил. Да, они зависят от неё, но зачем же терроризировать? В конце концов эта зависимость стала причиной тихой ненависти к матери, которая иногда заглушалась восстанавливающимися время от времени отношениями с ней. Она, похоже, даже не замечала, что происходит. Иногда Оджи задумывалась, почему мать такая, читала разные психологические книжки, которых у матери было предостаточно. Оджи не понимала, как в одном человеке могло уживаться столько разных личностей. Умные книжки говорили, что это может быть и даже должно быть у таких, как она, но Оджи от этого легче не становилось. За два года до окончания школы Оджи была переведена матерью на домашнее обучение. Мать решила так сама, а поводом послужили плохие отметки, замечания от учителей и много других мелких школьных неприятностей. Это было не совсем домашнее обучение. Мать в то время работала в интернет-школе и оплатила обучение в ней, чтобы дочь была под присмотром. Оджи нравилось так учиться. Во-первых, у неё действительно стало лучше получаться. Во-вторых, у неё появилось больше свободного времени, потому что она могла поработать утром, потом погулять с подружками, а вечером или даже ночью продолжить занятия. Ей купили отдельный компьютер, который тут же расширил границы её мира. У неё появилось много друзей. Сначала они были лишь аватарками и строчками на экране монитора, потом со многими она смогла повидаться и подружиться вживую. Тут, как ни крути, приходилось признать правоту матери и хотя бы пару раз мысленно сказать ей спасибо. В обучении через интернет было ещё одно преимущество. Мать пристроила её работать тестером в той же школе. Иметь свои личные деньги оказалось очень приятно. Правда приходилось делиться. Мать, ссылаясь на финансовые трудности, потребовала отдавать часть денег в общую семейную кассу. Это было обидно, но пришлось смириться. «Я никогда не буду ни от кого зависеть», повторяла Оджи про себя каждый раз, когда обстоятельства указывали ей её место. Это было время уроков. Не только в школе или дома. Оджи узнала цену дружбы и предательства. Как ни странно, но дружить стало интереснее с девочками. Мальчики или молодые люди постоянно жаловались на судьбу, на родителей, на учёбу и учителей. Это было скучно и неприятно. Выводом из увиденного стало отстранённое отношение к особам мужского пола. «Я никогда не выйду замуж!» Да и за кого? Она не видела ни образца, ни хоть какого-то подобия настоящего мужчины, образ которого складывается в девичьих умах практически без их участия. А вот с подругами повезло. Они были интересными в общении, они не раз помогали, спасали, подкармливали, снабжали недостающими средствами, вовремя давали советы. Иногда советы давала и мать. Но эти же советы или были получены от подруг, или уже были не нужны. В такие моменты Оджи жалела мать, жалела, что у них ненормальная семья и даже искренне пыталась наладить отношения. Но мать шла по накатанной дороге и продолжала жить в мире своих иллюзий, пытаясь заработать больше денег. Возможно, если бы она так сама не стремилась к финансовой независимости, у них была бы настоящая семья. Но неудачи и обиды мать сливала на мужа и Оджи, обвиняя их в бездействии, прихлебательстве и других страшных грехах. Однажды Оджи призналась матери, что влюблена в одну девочку. Жестоко пожалела она об этом. Видимо, это было сказано какой-то другой матери, а не той, которая время от времени проявлялась и была доброй, любящей и всё понимающей. После этого Оджи зареклась делиться своими проблемами с кем бы то ни было. Школу Оджи закончила вполне достойно, но не так, как хотелось бы матери. Она не смогла поступить в институт с первого раза, а так как мысль о независимости крепко засела в её голове, Оджи пошла работать. Как ни странно. Этому косвенно поспособствовала мать, дав весьма разумный алгоритм поиска работы. Возможно, она на самом деле любила дочь, только не умела это показать. Или не считала нужным. Или боялась быть непонятой. Работа, собственные деньги, практически взрослая жизнь вскружили Оджи голову. В мире столько интересного, а времени так мало! Оджи стала всё позже и позже приходить домой, наконец, разразился жуткий скандал. Конечно, мать очень рано встаёт. Конечно, она не высыпается, потому что не может заснуть, пока дочь не вернётся. Но так-то зачем?! Оджи сбежала из дома. Несколько дней она с помощью подруг незаметно выносила свои вещи из дома. Это было нетрудно сделать. Во-первых, мать никогда не лазила по чужим шкафам и вещам. Во-вторых, она уходила очень рано на работу и, в-третьих, муж матери был не очень внимателен к происходящему. Тайное бегство было скучным, поэтому Оджи написала прощальное письмо отчиму. Она, конечно, понимала, что её будут искать, но надеялась, что не найдут. Все вокруг считали, что причиной её побега стал младший брат. Он тоже рано ложился, да и вообще получалось, что Оджи негде жить. Не могла же она рассказать истинную причину ухода, тем более, что она и сама не могла толком во всём разобраться. Найти её, конечно, не смогли. Но достать достали. Когда-то она сказала, где работает, и дала матери свой рабочий телефон. При наличии интернета той не составило большого труда найти контактные данные её начальницы. Мать написала ей письмо, в котором в строгой форме попросила руководство уточнить, где находится их несовершеннолетняя сотрудница. Начальница проблем не хотела и, как только Оджи появилась на работе, вызвала её к себе и предложила уладить дело с родителями. Оджи пришлось вернуться домой. С этого момента Оджи поняла – никаких сведений о себе. Никому. Никогда. А на работе ей стало трудно. С одной стороны она очень хорошо справлялась с порученными ей делами, а с другой – у неё постоянно менялось непосредственное начальство. Это всегда были девушки, старше её, с которыми было интересно. Каждый раз она привыкала к новой начальнице, привязывалась к ней, а потом теряла – они уходили в декрет, на повышение, на другую работу. А Оджи оставалась на своём, теперь уже понимаемом как низкооплачиваемое, рабочем месте. Старшая начальница как-то зашла и сказала, что если Оджи проработает на этом месте ещё два года, то она, начальница, поможет ей поступить в институт, ведь Оджи работала на одном из его факультетов. Причём, пообещала начальница, её место останется за ней, а когда она получит высшее образование, её джёт повышение - преподаватель–методист. Это было приятно, конечно. Но Оджи уже знала, какой это каторжный труд и как мало за него платят. Тех денег, что она зарабатывала, ни на что не хватало. Хотелось так много! И Оджи решила, что когда станет совершеннолетней, прямо в день рождения, она уйдёт из дома, а перед этим или одновременно уволится с работы и никому ничего не скажет. Чтобы не нашли. Целый год Оджи терпела жизнь в семье. Мать пыталась быть хорошей. Она почти не срывалась, редко повышала голос, явно боясь, что дочь снова убежит. Однажды она сказала Оджи: «Я знаю, что ты уйдёшь, и что я ничего с этим не могу сделать». Оджи стало вдруг на минуту жалко мать, и она неубедительно промямлила что-то о том, что не собирается пока никуда. Мать покачала головой. Всё встало на свои места. Все всё знали, но вели себя так, будто всё нормально. Эта атмосфера лжи и дипломатии выводила Оджи из себя. Ей было неприятно, что мать так легко отказалась от ней и закрылась от всех. Она ходила на работу, занималась общественной деятельностью и ни на что в доме не обращала внимания. Это равнодушие матери мучало не только Оджи, но и её отчима и брата. Правда, брату было веселее всего. У него были игрушки и его надолго отвозили к бабушке. А вот отчим начал пить. Да так, что однажды Оджи вызвала полицию. Отчим им этого не мог простить, но и пить не перестал. - Почему она с ним не разводится? – не раз думала Оджи, но ответа не находила. Однажды она даже попыталась подсказать матери, что надо разводиться. Оказалось, что мать давно подготовила и документы, и заявление, но от последнего шага её удерживало отсутствие присмотра за маленьким братом Оджи. - Ты поможешь мне, если что? – как-то спросила мать. Дочь молча кивнула, но мать ей снова не поверила. Это было слышно в её ответном «Хорошо». - Мам, надо учиться жить самостоятельно, - сказала Оджи матери, чем ещё больше раздвинула края пропасти, их разделяющей. Ведь мать и так всю жизнь живёт одна и самостоятельно. - Да, конечно. Это холодное «да» окончательно лишило обеих иллюзий и надежд на восстановление отношений. Отныне, как казалось Оджи, они обе соблюдали дипломатический нейтралитет и ждали наступления дня «Х». И вот он пришёл! День её восемнадцатилетия. Оджи была готова уйти прямо с утра. Вещи собраны, сумки спрятаны в укромном месте, и больше ничего её здесь не держало. Мать поздравила её с днём рождения, что-то подарила и сказала: «теперь ты можешь уходить, я не имею права тебя удерживать. Почему-то Оджи надеялась на чудо. Что-то произойдёт, и они станут чудесной любящей семьёй. Не случилось. Только её подруги прислали поздравительные «эсэмэски» и сообщили, что на сегодня машина отменяется. День прошёл тихо. Почти по-семейному. Но нет. Оджи не будет больше обманываться. Её не любят здесь, и завтра она уйдёт из дома. Ночь Оджи провела без сна. Последняя ночь перед уходом из родного дома, где она родилась, заставляла её вспоминать, жалеть себя и тихо плакать. Оджи выкорчевывала из себя остатки привязанности и любви к матери и брату. Вот и утро. Как назло, все рано встали. Но отступать уже некуда. Пришла «эсэмэска», что её ждут около дома. Оджи собралась с духом, улучила момент и вышла из квартиры. Оглянувшись, она увидела стоявших в дверях мать и её мужа. Брат спал. И это было хорошо, он ей нравился, она не хотела его огорчать. - Ты всегда можешь вернуться, - сказала мать, - это твой дом.
Рождественский подарок
Перед католическим Рождеством она вдруг получила от матери сообщение. «Мы купили дом и переехали. Квартира в полном твоём распоряжении. Сообщи, как передать тебе ключ». Сначала она хотела отказаться и даже удалила письмо из ящика. Чтобы не передумать. Но жизнь коммуной и сон вповалку на полу уже не давали ничего, кроме раздражения. Эйфория от пьянящего ощущения свободы от контроля давно прошла. В одном она была почти солидарна с матерью. Чтобы жить, надо работать. А чтобы нормально работать, надо хотя бы по выходным высыпаться. Именно этого ей и не хватало в коммуне. Девочки вставали рано, тащили то в одно место, то в другое и строго следили за тем, чтобы никто не отделялся и не выделялся. Правда, ей не мешали читать, не одобряли, конечно, но и не запрещали. И она читала по ночам, подсвечивая себе телефоном. Это казалось ей романтическим и героическим одновременно, и она даже гордилась своей жизнь. Но это короткое сообщение без обычных, уже ставших привычными, слов «родная» или «дорогая», без каких=либо эмоций, подействовало на неё как давно забытое обливание холодной водой. - Я позову кого-нибудь с собой, - подумала Оджи, но несмотря на своё желание быть честной с подругами, она никому ничего не сказала. Все давно привыкли к тому, что она может вдруг, ни с того, ни с сего надолго замолчать, и не приставали к ней. Утренний общий ритуал питья кофе перед работой прошёл молча. По дороге на работу она старалась ни о чём не думать. Она, как книжная Скарлет, отодвигала трудное решение в надежде, что всё решится само собой. К концу второго дня Оджи решилась признаться себе, что боится встречи с матерью. Несмотря ни на что, она скучала по матери, по тем временам, когда они ещё были похожи на семью, по маленькому брату. Как ни старалась Оджи, она так и не смогла вырвать прошлое из себя. Интерес к разным философским и психолоческим школам привёл ей к осознанию, казалось, простой истины – готовых рецептов нет, не было и никогда не будет. Жизнь – как программа с открытым кодом. Как хочешь, так и пиши, добавляй, совершенствуй. Каждый день. Ещё два дня Оджи прожила в раздумьях, прячась в туалете и скуля в ладони от жалости к себе. Ей снова захотелось стать маленькой маминой дочкой. Но не могла она показать свои переживания. Никому не могла показать. Подружки готовились к Новому году, украшали квартиру нетрадиционными способами, веселились… Оджи приняла решение. Она подъедет днём к матери на работу, позвонит ей, заберёт ключ. Она позовёт кого-нибудь жить к себе. Кажется, эта мысль помогала ей. Да и никто не проследит за ней, никто не узнает, где она сейчас живёт. Она так и сделала. Мать вышла к ней почти сразу. - Она постройнела, - с лёгкой завистью подумала Оджи. Почему-то ей хотелось, чтобы мать выглядела плохо. Наверно, это выплыло детское «вот умру, тогда посмотрим, как им плохо будет». Последовавший затем неожиданный порыв броситься навстречу, Оджи задавила сразу. Мать передала её ключ и повернулась на каблуках, чтобы уйти. - Где вы теперь?- неожиданно для себя спросила Оджи. - Когда захочешь приехать, позвони, я отвезу тебя, - сказала мать, легко поцеловала Оджи в щёку и ушла, стуча шпильками о мраморный пол. Это было тяжелее всего. Мама была такой, как будто и не было этих лет молчания и обид. А были ли обиды? Назвать маму мамой оказалось очень легко и даже приятно. Оджи почувствовала, что она не одна. Наконец, не одна. Она позвонила на работу и, сказавшись больной поехала домой. Не в коммуну, нет, а к себе домой. Дверь открылась легко. На минуту Оджи показалось, что сейчас все выйдут её встречать. Прибежит собака, громким лаем интересуясь, где же она была так долго. Придёт и молча сядет напротив двери одна из кошек. Брат назовёт прежним именем и потащит смотреть, какие у него игрушки. Но было тихо. Она обошла все комнаты. Все шкафы, кроме её личного шкафа были пусты. Книг не было. Картин тоже. Диваны и мамина кровать были на месте. В холодильнике было пусто. На дверце магнитом была прикреплена записка: «Не забудь включить». Плита была тоже отключена от питания. Краны с водой - перекрыты. В кухонном шкафу нашлась посуда, а в другом – соль, крупа, макароны и перец. Оджи зашла в свою детскую комнату. Открыла свой шкаф. В нём нашлась пара комплектов постельного белья, подушки, одеяла и полотенца. В ванной, явно ожидая её, стоял нераспечатанный шампунь, лежали мыло, зубная паста и зубная щётка, прямо в упаковке. На стиральной машине стоял порошок. Дом ждал её. Оджи отключила телефон, разделась, запустила стиральную машину, сходила в душ. Завернувшись в полотенце, она прошла в мамину комнату и легла на её кровать. Так и уснула, свернувшись калачиком. Ей снились чёрные всполохи, тучи, дождь. Когда она окончательно замёрзла, она сходила за одеялами и снова вернулась в мамину комнату. Это была первая ночь за долгие годы, когда она выспалась. Как ни странно, Оджи проснулась вовремя. Она даже не опоздала на работу. Весь день она отмалчивалась, нарочно загружая себя делами. Ближе к вечеру она начала нетерпеливо поглядывать на часы. Как только рабочий день закончился, Оджи поспешила домой. Не в коммуну. Она так и не научилась называть это своё пристанище домом. Оджи не знала, как она скажет своим подругам, что покидает их. Она даже ещё не знала, что кого-то оставляет. Она просто торопилась домой и снова отбрасывала неприятные мысли. Дом встретил её настороженной тишиной. Оджи поужинала, а потом вышла на улицу. И тут же, ну вот надо же, столкнулась с соседкой, которая, конечно, не могла пройти спокойно мимо и просила, где её мать, мол, что-то их давно не видно. Оджи пожала плечами, выдержала недоумевающий взгляд и пошла в торговый центр. Пакеты и коробки норовили выскользнуть из рук. Оджи присела на лавочку, достала телефон, набрала номер и, дождавшись ответа, сказала: - Мам, какие у вас планы на Новый Год?
Среди моих приятелей есть один тип, который за двадцать лет нашего знакомства умудрился практически не измениться. Он даже живот не наел, а отсутствие печали в глазах и морщин на лбу заставляет подозревать, что у него нет нервов, соответственно, совести, и вообще, что он редкая сволочь. Но речь не о том.
Этот человек-консерва портит настроение окружающим, однако оказалось, что и у нашего вечнозеленого кипариса есть проблемы. Обобщая, он назвал их «песком в трусах».
— Понимаешь, — признался он однажды, — я всегда любил море. В детстве я обожал, наплававшись до синевы, выбраться на берег, развалиться на горячих камнях и греться, пропекаться, как рыба-гриль, до тех пор, пока станет совсем невмочь, и тогда, раскаленным снарядом, опять броситься в прохладные морские волны.
Я слушала и кивала, поскольку, как человек, выросший у воды, прекрасно понимала и про «рыбу-гриль», и про «раскаленный снаряд».
— Так вот, недавно я обнаружил, — всхлипнул он, — что валяться на камнях страшно неудобно, а песок, набившийся в мокрые трусы, не дает спокойно валяться в шезлонге. Теперь, для того чтобы расслабиться, мне надо два раза принять душ, вытереться, сменить мокрые плавки на сухие, получить свой Campari, причем, лед в стакане не должен растаять, а апельсин обязан горчить. Мне еще нет 50-ти, а у меня уже полно проблем!
Его нытье меня насторожило. Я прекрасно помню, как в юности сама каждое лето приезжала к родне на море. Я часами не вылезала из воды, и по вечерам няньки проверяли, не выросли ли у меня плавники и жабры.
Я могла загорать, лежа на камнях, на автомобильных покрышках и железнодорожных рельсах, и мне везде было одинаково удобно. Я не сгорала на сорокоградусной жаре, говорила медузам «бу!» и они тонули от страха, наедалась тремя помидорами и спала пятнадцать минут в день.
Этим летом, заметив рыбку-малютку, выпрыгнувшую из волны в полукилометре от меня, я заорала так, что мне в ответ из-за горизонта просигналил итальянский сухогруз. Теперь я смешиваю два крема с пятидесятипроцентными коэффициентами защиты в расчете на то, что в сумме они дадут сотню и защитят мое бледное тело, как куски картона.
Это в прошлом веке мы с друзьями-студентами скопили полторы копейки, навешали лапшу на уши родителям, положили в карманы зубные щетки и укатили на неделю в горы кататься на лыжах.
Курорт был дрянной, еда паршивая, лыжи кривые, а мы нищие и неприхотливые, как воробьи. Мы жили вшестером в двух комнатах, на завтрак ели кашу с хлебом, вечером пили дешевое вино и курили вонючие сигаретки, но были до потери пульса счастливы.
Прошлой зимой я расстроилась, когда обнаружила, что в меню, скажем так, неплохого курортного ресторана закончился зерновой хлеб, и совсем скисла, когда поняла, что забыла дома любимую подушку.
Ок, с годами человек меняется. Накапливает и наращивает не только кругозор и опыт, но и жирок на боку, делается подозрительным, упертым, привередливым, теряет лихой аллюр и любопытство во взгляде. Теперь все всё знают, меньше спрашивают и чаще поучают. Все оборачиваются очкастыми экспертами и прожженными занудами, которым не угодишь, которые уже все видели и с усталым видом обсуждают, какая нефть на вкус слаще.
В результате понты и потребности заводят в тупик, и для многих настоящей катастрофой оборачиваются самые простые вещи — необходимость выбраться из своего кондиционированного бьюика и спуститься в метро или переехать с Тверской улицы в Тверскую область.
Понятное дело, что номер в «Англетере» со всех сторон лучше комнаты в привокзальном приюте «Бардачок», но если вы отказываетесь ехать в другой город только потому, что ваш люкс занят, а полет эконом классом оскорбляет вашу спесь, то плохо ваше дело.
Справедливости ради, надо признать, что привередливость и поганый нрав проявляются независимо от успешности и карьерного роста. Кромешное занудство уравнивает бюджетника и человека с достатком. Но если первый еще вызывает понимание и сочувствие, когда ропщет на судьбу, забросившую его с прожиточным минимумом и хищной тещей в пучину Капотни, то капризы раздобревшей на платиновых карточках личности уже ничего хорошего не вызывают.
Одна такая дамочка как-то раз приползла жаловаться подружкам на скандал, который вышел у нее с мужем из-за размеров ее новой гардеробной. Мужчина самолично измерил шагами помещение, отведенное под ее шубы и лифчики, и заявил, что Георгиевский зал Кремля меньше этой костюмерной. Он зачем-то вспомнил, что пятнадцать лет назад женщина имела всего одну шубу и два вечерних платья, однако была не менее элегантна, экономически выгодна, весела и беззаботна.
Вместе с легкостью на подъем и неприхотливостью сдает и способность удивляться и радоваться жизни. Понятно, что сложно с той же искренностью, что и в первый раз, восхищаться сто сороковой поездкой в Париж или продолжать верить в любовь до гроба, стоя у алтаря с пятым мужчиной. Мало кто сохраняет оптимизм во взгляде на мир, женщину, мировую закулису и перспективу красиво заработать или промотать деньги. А зря.
С возрастом некоторые, так или иначе преуспевшие в жизни товарищи, до такой степени разочаровываются во всем, что начинают увлекаться какими-то неадекватными развлечениями, тонут в пороках или заводят себе юную и смешливую подружку, клокочущую от предвкушений, счастья и надежд. У них самих все предвкушения и надежды давно выгорели дотла. А чтобы заставить их что-то почувствовать, им надо шило втыкать в известное место, и то не факт, что из этого что-то получится.
Хорошо, никто не говорит, что и в сорок надо быть таким же беспечным придурком, как в двадцать. Но одно дело, печаль в глазах и опыт в анамнезе, и совсем другое — свинец в ногах и райдерский список в голове.
Говорят, это неизбежно. Не верю. Мне кажется, даже если человека не наградили нестареющим энтузиазмом, любопытством к жизни, легкостью на подъем и готовностью в одночасье лишиться своих бесценных миллионов или привычек, в процесс остывания души можно успешно вмешаться. Следить за ней, как за своей селезенкой. Одни изменения поддерживать, а другие контролировать. Хотя бы пытаться.
Потому что, когда человеку еще жить да жить, а у него из всех щелей песок сыплется, ему все не то и все не так, кругом одни твари, мир прогнил и от Парижа с души воротит, это как-то совсем печально.
Несправедливо расставаться с огнем в глазах и простыми радостями жизни только потому что вы повзрослели или преуспели. Вон, посмотрите на Мика Джаггера. Чуваку восьмой десяток, а его колбасит, как семнадцатилетнего. Ок, такое не всем дано, но, может, стоит хотя бы попробовать?
